Пока Пётр I создавал флот и мечтал грозить шведу из окна в Европу, жители побережья Белого моря уже давно разобрались с северными соседями, научились ходить под парусом в экстремальных морях, составлять лоции и торговать со всем миром. О культуре и знаниях поморов, подаривших стране уникальные методики плавания в арктических морях, основавших в Заполярье целые города и открывших России дорогу на восток, можно узнать в Северном морском музее Архангельска.

«Были бы корабли, а моря я найду» — если верить легенде, так говорил царь Пётр I, размышляя о строительстве флота. То, что у Петра кораблей не было, а моря ещё только предстояло найти, было обусловлено тем, что на протяжении веков Россия была страной прежде всего речного судоходства. Главный торговый маршрут средневековой Восточной Европы — путь из варяг в греки — проходил почти целиком через бассейны Волги, Днепра, Цны, Мсты и озера Ильмень. Сплавляясь по рекам, местные в совершенстве освоили искусство прохождения страшных днепровских порогов, знали десятки притоков и время их разливов, тащили суда волоком по земле — в общем, умели всё, кроме, собственно, мореходства. Учиться было негде: слишком долго порты Чёрного и Балтийского морей были недоступны из-за конкуренции соседей.

Первая попытка Петра построить в Воронеже Черноморский флот потерпела крах потому, что Чёрное море тогда контролировали турки. Первые корабли просто сгнили: им было некуда плыть, кроме Азова. В итоге Пётр решил начать заново в Санкт-Петербурге, и мы примерно знаем, чем кончилась эта история.

Во внутренней русской мифологии Петербург приобрел статус «окна в Европу», первого морского форпоста Российской империи и главного способа «грозить шведу». Но, вообще говоря, в России на тот момент уже существовал вполне себе развитый морской порт — Архангельск. До того как Пётр принялся за свои преобразования, это был единственный морской порт в стране. Коренное население побережья Белого моря столетиями свободно путешествовало от Норвегии до Таймыра. Поморы торговали мехами, ворванью, моржовым клыком и рыбой с французами, шведами и англичанами. Им не нужно было прорубать окно в Европу, потому что для них она была открыта всегда, и возможно это было благодаря уникальным местным традициям мореходства.

Мать поморская

Для европейских мореплавателей Белое море было одним из самых недоступных. Оно впервые появляется на картах только в XV веке, всего за 40 лет до открытия Америки Христофором Колумбом. Столетиями ориентироваться здесь могли разве что местные карелы и новгородские колонисты. Последние спускались к морскому побережью по Онеге и Северной Двине начиная с XI века и успели основать несколько городов. Жизнь в медвежьем углу Северной Европы была довольно изолированной (Белое море по полгода закрыто льдами), поэтому местные традиции кораблестроения и морской навигации столетиями развивались независимо.

У поморов были даже собственные названия для сторон света и ветров. Вместо привычных нам сегодня «юга», «юго-востока» или хотя бы «норд-веста» поморы использовали слово «обеденник» для обозначения юго-востока, «полуденник» — юга, «побережник» — северо-запада. Эти названия можно прочитать на старинных морских компасах, которые сохранились в музеях Архангельска. Поморы называли их маточками и активно использовали с XIV–XV века.

###EXPO_pomorskiy-kompas-matochka###

Устройство маточки было довольно простым: небольшая круглая коробочка, сделанная из дерева, с подвижным диском (картушкой) из бумаги, на котором обозначены местные названия метров. На сиверко (север) указывал стилизованный цветок. В остальном всё как в обычном компасе, направление показывает намагниченная игла на шпильке.

Но поморы умели обходиться и без компаса. Очевидно, ещё до появления маточек одним из инструментов для ориентирования в открытом море был так называемый ветромет. Это деревянная полусфера или диск, на плоской поверхности которого устанавливалось 32 стержня разной высоты: восемь основных повыше («ветры»), еще восемь были поменьше («межники»), остальные назывались «стриками». В центр устанавливался ещё один стержень.

Каждый стержень обозначал то или иное направление, румб. Ориентация производилась в полдень. Правильно расположив ветромет, можно было определить точно северное направление: в северном полушарии полуденная тень указывает именно туда. Ночью поморы ориентировали ветромет на Полярную звезду. Благодаря полукруглому дну устройство не зависело от качки и всегда было выставлено по горизонту.

В исторических справках этот прибор иногда называют примитивным, хотя сложно назвать компас, который не просто работает без магнита, но ещё и автоматически демонстрирует крен судна, тривиальной выдумкой. Как бы то ни было, ветромет сильно зависит от естественного освещения, и в пасмурную ночь от него немного толку, тем более если приходится маневрировать в непогоду.

Но и на этот случай у поморов были свои приёмы.

Ледяной лабиринт

«От Тромсина до Финь-крюка по салмы ход в шелонник; от Финь-крюка до Отлани наволока меж всток полуношник, а от Отлани наволока до Квит-носу ход в полуношник, от Квит-носу до Фуголей ход в полуношник и на стрик ко встоку; а от Фуголей голомяннее Сюрвея ход в полуношник и по левея настрик; а от Фуголей правее Асвика идти салмой к Амарфисту до Осляки, ход во всток, и от Сюрвея идти голомяннее Нордкапа ход во сток и на стрик левее».

Это не шифр, а отрывок из поморской лоции — результата многолетнего практического исследования пространства в северных морях. Лоции представляли собой рукописные тетради, куда разные поколения одной или нескольких семей записывали крайне подробные описания тех или иных маршрутов, которые могут быть необходимы в поморских промыслах.

Пути эти были очень дальними. В отрывке выше рассказывается, как провести корабль от норвежского Тромсё обратно в Россию. Для деревянного судна под парусами это огромный путь, пролегающий через острова, фьорды, айсберги и три очень холодных моря: Норвежское, Баренцево и Белое.

Важно, что накопленные таким образом знания не сводились впоследствии в единый источник. Между разными лоциями при всём сходстве описанной в них информации существовали заметные различия, потому что у каждой семьи были свои собственные маршруты.

В сохранившихся лоциях нет планов, карт и иллюстраций, только очень подробный текст. А перед поморами стояла совершенно утилитарная задача: упорядочивание промыслов и знакомство с пространством, в котором они жили. Границы и устройство пространства помечали не только в тетрадях, но среди ландшафта. Для этого вдоль морских маршрутов поморы ставили на мысах, островках и прибрежных холмах обращённые перекладиной с юга на север высокие кресты, помогая друг другу ориентироваться и помечая пределы своей акватории.

Большинство дошедших до нас лоций датируются XVIII–XIX веками, а в печати они впервые были опубликованы в 1866 году руководителем шкиперских курсов в Кеми Василием Козловым. Это не значит, что до этого лоций не существовало. Вероятнее всего, их постоянно переписывали, когда предыдущий бумажный носитель приходил в негодность.

Так от поколения к поколению передавалось и пополнялось знание, добытое долгим и опасным трудом. Так создавалась поморская ойкумена, знакомый и очерченный текстом мир, по которому можно было перемещаться, вооружившись компасом-маточкой и ветрометом.

Счастье — за морем

Куда же ходили поморы, вооружившись всеми этими технологиями и знаниями? Наиболее известное направление — Северная Норвегия, восточный Финнмарк.

Культура обмена и торговли между поморами и норвежцами появилась ещё в Средневековье и была настолько активной, что здесь развился местный особый язык руссенорск, состоящий из смеси русских и норвежских слов. Такие языки раньше нередко возникали на пограничье, их еще называют пиджинами. Поморы продавали норвежцам муку, зерно, крупу, древесину и смолу, а на родину увозили рыбу. Из-за тёплого течения Гольфстрим рыбные промыслы приносили больше улова норвежцам, и со временем поморы пришли к мысли, что проще обменивать зерно на рыбу, чем ловить её самим.

Российский и шведский географ, исследователь Арктики Адольф Норденшельд писал так: «Поморы появились на Крайнем Севере Европы в Х–ХI веках, в то время как норвежцы в Финнмарке — лишь в ХIII веке». Как бы там ни было, но ещё в начале XII века новгородцы были на побережье Белого моря, построили здесь несколько поселений и, по всей видимости, основали Михаило-Архангельский монастырь, который затем дал имя городу Архангельску. Монастырь был уничтожен большевиками в начале 1930-х годов и до наших дней не сохранился.

Оказавшись на Белом море, новгородцы поначалу довольно активно конкурировали с норвежцами и шведами, которых называли в своих летописях «мурманами». Стороны постоянно обменивались набегами и атаками, так что к дружбе перешли уже сильно позже. Известно три крупных набега новгородских ушкуйников на мурманов, например в 1619 году ушкуйник Игнат Малыгин направился к мурманам. По всей видимости, отряд Малыгина потерпел поражение.

Словом, «грозить шведу» поморы начали задолго до Петра I, но со временем стороны достигли в этих краях своего рода паритета, а потом и вовсе принялись торговать друг с другом. Моряки и рыбаки, умеющие разговаривать на руссенорске, встречались по обе стороны границы вплоть до XX века.

Но Норвегия была не единственным направлением, куда ходили поморы. Еще в XI–XII веках они научились строить кочи — корабли, позволявшие отправляться в дальнее плаванье и преодолевать морские льды. Есть свидетельства, что уже в это время поморы доходили от устья Северной Двины до Карского моря. Отправлялись они и дальше на север.

Святая Земля

Грумант, или Святая Земля, — это старинные поморские названия архипелага Шпицберген. Неизвестно точно, когда поморы оказались здесь впервые, но вряд ли раньше XV века: именно тогда острова упомянуты в одной из новгородских грамот. Есть доказательства существования поселений и даже усадеб поморов на Шпицбергене в XV–XVI веке.

Тем не менее официально Шпицберген был открыт в 1596 году голландским мореплавателем Виллемом Баренцем. Это сыграло позднее довольно важную роль в освоении Севера. Вскоре сюда зачастили английские, голландские и шведские корабли; мореходов, конечно, прежде всего интересовала охота на китов. Интересовала она и поморов; киты в то время — это не только мясо и китовый ус, но и ворвань — жир, которым заправляли масляные лампы. В общем, своего рода живой нефтяной танкер.

Археологи, работавшие на Шпицбергене в XX веке, нашли немало подтверждений раннего присутствия поморов на архипелаге, например остатки дома неподалеку от реки Стаббэльва. Внутри были обнаружены детали поморского судна, посуда, вырезанные ножом на дереве имена жителей дома (Галаха Кабачев, Иван Петров, Вапа Панов). В заливе Бельсунн была найдена часть китового позвонка с вырезанным на нем именем Ондрей, а на раскопках в нескольких километрах от поселка Ню-Олесунн обнаружены десятки бытовых предметов поморов от изделий из бересты и кожи до крестов и посуды. В другом доме рядом со Стаббэльвой была найдена надпись «Преставився мирининнъ от города» («Умер житель города»).

Словом, поморы прибывали на Шпицберген не только охотиться, но и основывали более-менее постоянные поселения и с каждым десятилетием лишь сильнее подчиняли себе архипелаг. Своего пика эти промыслы достигли в XVIII–XIX веках. Исследователи из ВШЭ, изучавшие историю поморских промыслов в поздний период так писали о социально-экономической базе промыслов:

«[О]сновную часть промыслов вели независимые собственники, не связанные с компаниями и только обязанные сбывать им продукцию своего промысла. Эту группу составляли посадские (купцы и торговые люди) и зажиточные крестьяне, снаряжающие частные экспедиции на Шпицберген. <…> Можно также с уверенностью говорить о том, что в частном моржовом промысле на Шпицбергене были больше заинтересованы онежские торговые люди (Турыгины, Дьяковы, Лыткины) и мезенцы (Вараксины, Рогачёвы, Иньковы). <…> Отдельно следует упомянуть об участии в промыслах на Шпицбергене религиозных общин, в частности Выгорецкого общежительства староверов».

Среди поморов, промышлявших здесь, были свои герои. Так, например, все знали имя Ивана Старостина, потомка новгородских ушкуйников, который поселился на Шпицбергене в 1780 году и прожил здесь больше 30 лет, причем провел на острове 15 зим подряд. Имя Старостина носит один из мысов на Шпицбергене.

Веками Грумант был одной из важных точек в поморской ойкумене. Здесь жили, зимовали, охотились, делали состояния, и многое из этих свершений, увы, описать никогда не удастся. Но следы поморов находят здесь и сегодня.

Матка и мангазея

Интерес поморов к путешествиям был предельно практический: их не очень-то волновали географические открытия, а на первом месте стоял вопрос выгоды. Те же исследователи из ВШЭ приводят в своей работе интересные расчеты:

«Источники показывают, что большие клыки, более 1 кг весом, составляли только малую часть добычи. Средний вес клыка в источниках XVII в. колеблется от 0,65 до 1 кг. В XVIII в. источники упоминают клыки ещё меньших размеров, весом от 0,3 до 0,5 кг. Таким образом, можно предположить, что основной целью охотников были самки или молодые моржи.

Как правило, такой морж на Шпицбергене весит около 600 кг. Используя данные о ценах от 1793 г., можно попытаться оценить доход от одного такого зверя. Средний морж давал следующие товары: два клыка, по 0,5 кг каждый, всего 1 кг; 1 пуд клыков стоил примерно 19,75 р., следовательно, два таких клыка приносили порядка 1,2 р.; одна шкура стоимостью примерно 0,98 р.; 150 кг ворвани. Пуд ворвани стоил 2,65 р., или 0,16 р. за 1 кг, следовательно, ворвань от одного моржа могла быть продана за примерно 24–25 р. В целом один морж такого размера приносил на рынке примерно 26–27 р., и почти 90 % этой выручки обеспечивала ворвань».

Моржовые промыслы и погоня за прибылью могли уводить поморов очень далеко. Кроме Груманта, ближайшим промысловым местом была Новая Земля. Сами поморы называли её Маткой (наследие поморов можно услышать в названии пролива Маточкин шар, отделяющего Северный остров Новой Земли от Южного).

Для поморов промыслы на Груманте и Новой Земле были одинаково важны, но Новая Земля была ближе и, возможно, потому заслужила такое ласковое название. Свидетельства о первых русских промысловиках на архипелаге относятся также к XV веку, а столетием позже упоминания о них постоянно встречаются в записях английских и голландских моряков. Некоторые из поморов даже оставались там жить, например Строгановы и Пайкачевы поселились на Новой Земле.

Собственно, Виллем Баренц, добравшийся до архипелага в 1594 году, обнаружил здесь русское поселение, жители которого вымерли от цинги. Русские, впрочем, были не единственными обитателями архипелага: ученые обнаружили тут поселения самоедов и ненцев.

Но и Северная Земля не была пределом для поморов, они заходили и дальше. Их бесстрашие и умение ориентироваться в пространстве сослужили им хорошую службу. Может быть, поэтому среди покорителей Сибири было немало людей, связанных с поморами: Семён Дежнёв, Харитон и Дмитрий Лаптевы, Владимир Атласов. Как бы там ни было, поморы действительно знали толк в путешествиях.

Вероятно, в XVI веке поморы смогли частично пройти Северным морским путем и попасть в Сибирь в районе Обской губы. Тогда же, скорее всего, там могло появиться их торговое и меновое поселение. В те же годы сюда начинают проникать иностранцы, они попадают сюда вместе с поморами, которые знают морской ход до Мангазеи.

Английский купец и дипломат Энтони Дженкинсон, попавший сюда в 1572 году, оставил такие записки об увиденном:

«На востоке, за Югорской (Ugori) страной, река Обь образует самую западную границу страны самоедов. Самоеды живут по морскому берегу, и страна их называется Мангазея (Molgomsey). Пищей им служит мясо оленей (olens or harts) и рыба, а иногда они между собой пожирают один другого. Если к ним приезжают купцы, то они убивают одного из своих детей для самих себя и чтобы вместе с тем угощать купцов. Если какой-нибудь купец случайно умрет, будучи у них, то они не хоронят его, а поедают точно так же, как поедают и своих земляков. Они с виду уродливы, у них маленькие носы, но они проворны и отлично стреляют; они ездят на оленях и собаках, а одежда у них из собольих и оленьих шкур Других товаров, кроме соболей, у них нет».

Здесь, в месте впадения реки Мангазейки в реку Таз, в начале XVII века по царскому приказу был основан город Мангазея как опорный пункт русского покорения Сибири. Мангазея довольно быстро начала расти, в нее свозили пушнину подъясачные. И со временем появлялось здесь все больше иностранцев.

Видимо, именно это обстоятельство и привело к скорой гибели торгового форпоста поморов. В начале правления Михаила Фёдоровича Романова голландцы и англичане стали вывозить из Мангазеи огромное количество мехов. Пушнина была одним из самых ценных экспортных товаров России, а монополия на торговлю ею принадлежала царю. Но в Мангазее контролировать товарообмен было невозможно: город был попросту отрезан от остальной страны. Дорогу в него знали только купцы и сами поморы, которые могли вывозить товары, не платя пошлин, так как ходили тем путем, где не было застав.

В итоге морской ход в Сибирь был запрещен под страхом смертной казни, Мангазея начала приходить в упадок и в итоге сгорела, превратившись со временем в легенду — загадочную златокипящую Мангазею.

Долгое эхо

Спустя многие десятилетия после пожара в Мангазее с угрозой исчезновения столкнется и другое наследие поморов — поселения на Шпицбергене. Их будут стирать с лица земли уже не российские правители, а норвежцы и голландцы, стремившиеся превратить terra nullus, ничью землю, в свою собственность. Они пытались представить дело так, что архипелаг был открыт голландцами, а осваивался лишь норвежцами, англичанами и датчанами. На новом витке борьбы за Арктику, которая развернулась в 1920–1930-е годы, в ход шли и такие аргументы.

Но в истории бывает и так, что некогда забытое возвращается обратно. Советский Союз начнет активно осваивать Арктику, идя теми же маршрутами, что и поморы века назад, и среди этих исследователей будет немало людей, связанных с Беломорьем.

А в начале 1940-х советские ученые обнаружат следы русских поселений на острове Таймыр и свяжут их с историей Мангазеи. Так сгоревший город сможет вновь напомнить о себе и о поморах.

Автор: Егор Сенников

Почему поморам не нужно окно в Европу